Петр Петров - Борель. Золото [сборник]

«Нет, эти глаза не могут лукавить». — Директор прижал визитку к побледневшим шершавым губам, а затем снова лег. Прошло несколько часов, прежде чем, успокоенный, он задремал, лежа на спине. И когда открыл глаза, солнечный свет заливал половину комнаты. Гурьян стукнул сапогами о голый пол и потер ладонями измятое лицо.

— Ерунда! — вслух сказал он, забирая в кулак талоны в столовку.

Солнце жадно выпивало влагу из трав. Засеревшие крыши бараков и новых домов покрыла роса. Где-то в кустарниках гремели ребячьи голоса. Гурьян поднял голову и повел плечами, будто встряхивая с себя бредовую тяжесть. Солнце вливало во все живое чудодейственную силу. В дверях клуба, выдвигаясь на площадку высокого крыльца, появилась Варвара и немедленно скрылась обратно. Гурьян заметил, что она была одета в серое платье, в котором всегда управлялась на кухне, понял: надела она эту рвань, чтобы прибедниться, вызвать сострадание к себе, лишний раз опозорить его перед улентуйскими сплетницами. И в то же время другой, хохочущий голос нашептывал: «Какой же сумасшедший может наряжаться в ее положении. Нет, Гурьян, ты не можешь оправдать себя. Десяток с лишним лет для женщины — вся жизнь. И ты, а не другой, взял ее, пусть ты никогда не любил Варвару, пусть она взбалмошная, но она предана тебе больше всех. Надо было раньше разрубить связывающую вас веревку. Тогда бы легче. А теперь ведь у тебя белеют волосы. Кто знает, чем в конечном счете будет Татьяна? Может быть, твое теперешнее положение, может быть, этот стремительный подъем тысяч и пафос стройки кинули временно в твои объятия эту женщину. Не забывай, что грань между ее и твоим развитием почти непроходима». Гурьян сжимал зубы. В перехлесте этих раздумий, в затуманенном сознании вставали кипучие дни последних месяцев, и совсем незаметно, ослепительно ярко, как омытое туманами солнце, мелькала ночь, проведенная с «ней». И, закрыв глаза, он потянул носом воздух.

Гурьян замедлил шаги. Заболела голова, и чувствовал такую же слабость, как тогда, после смерти Ленки. Он не дошел до крыльца конторы и повернул в золотоскупочный магазин. В помещении толкались какие-то оборванцы. Ни одно лицо не показалось знакомым директору. Продавец с пышными рыжими усами растерянно опустил руки, присмотрелся к директору.

— Дай бутылку, которое покрепче, — сказал Гурьян, махнув на полку с винами.

— Пожалуйста… Вот… три звездочки…

Гурьян сунул бутылку в карман и не заметил изумления в глазах продавца.

— А расчет?

Директор поднял глаза, долго и непонимающе смотрел в глаза продавца. Затем вернул бутылку и направился к двери.

— Товарищ директор, — послышалось сзади полушепотом. — Возьмите, как-нибудь сбалансируем… Кстати, у меня есть домашний запасец… Если опохмелиться, то с полным моим удовольствием… Сейчас прикажу супружнице закусочку сварганить…

Гурьян остановился. Голос продавца участливый, зовущий.

— Есть, говоришь? А не будешь нашептывать кумушкам?

— Господь с вами!.. Да разве мы не знаем, какое у вас горе…

Гурьян повернулся и через лавку прошел в квартиру продавца. Домой, в пустую квартиру, он вернулся перед рассветом и в беспамятстве свалился на кровать. Окна были открыты, в комнатах жужжали комары, квартиру посещали заблудящие кошки и воробьи.

Гурьян проспал бы до вечера, если бы не посыльный из конторы.

— Ты чего, Кайла? — продрал глаза директор. — Кто послал?

— Там на практику из города прикатили… Человек тридцать… Главный инженер требовает квартиру… С утра сидят на крыльце, неловко как-то…

— Иди.

Гурьян положил ладонь на лоб. Болела голова, в ушах шум и свист, хотелось пить, но воды в квартире не оказалось. На мгновение присел и повесил голову. Охватила нестерпимая тоска. В это время казалось, что он сделал ошибку в жизни. Но какую? Не пойти ли к Варваре и покаяться? Но при одной мысли о жене брезгливо сморщился и за постройками, чтобы не увидели досужие женщины, пробрался в комнату Кати. На столе, накрытом чистой клеенкой, стоял эмалированный чайник.

Гурьян напился прямо из носика, умылся и направился в контору. Не прошедший еще хмель пошатывал директора, Сам чувствовал на лице опухоль, больно колотилось сердце. Непонятные угрызения и сознание своей никчемности овладевали мыслями. Теперь припоминались все сделанные ошибки по работе, несправедливое обращение с подчиненными и Варварой. Словом, Гурьян, как всякий перепивший человек, призывал на беспощадный суд свою совесть.

Около конторы стояли две грузовые машины, нагруженные разными вещами. Молодые ребята переносили с них чемоданы и приборы на крыльцо. В дверях стояли бухгалтер и инженер Клыков. Бухгалтер, выставив округлившийся живот, подобострастно заглядывал в запыленные глаза Ивана Михайловича, курившего папиросу.

Клыков первым шагнул к директору и долго не отпускал его руку.

— Сдали, сдали, батенька, — говорил он. — Вы все-таки в зеркало посматривайте на свое отражение… Нехорошо так… В здоровом, как говорят, теле… Неэкономно расходуетесь… А успехи ваши искренне порадовали… Признаюсь… Вот только с Татьяной Александровной того… Не ожидал, клянусь честью… Тут несомненная ошибка… А Зайцев! Да ведь это сущий праведник.

Гурьян или не понимал расточительных слов бывшего главного инженера, или просто они не доходили до помраченного сознания. От Клыкова не ускользнул холодный блеск директорских помутневших глаз. Это заметили и студенты, оставившие работу, чтобы прислушаться к разговору начальства.

— Что же, вам надо жилье устроить, — сухо сказал Гурьян.

— Да… если вообще не протестуете против нашего сотрудничества… Я, признаться, с некоторых пор заболел слабостью к Улентую, хотя и не верил, как вам известно, в его потенциальные возможности. Но теперь Улентуй — научная проблема, узел различных геологических комбинаций. Вот привез целый отряд… Будущие инженеры… Прошу, как говорится, любить… Хе-хе-хе…

Гурьяну не понравилась приторная любезность инженера. Ивана Михайловича в городе будто подменили. В манерах и движениях у него было много нового, исчез колючий взгляд, старик стал разговорчивее. И это, непонятно почему, не нравилось Гурьяну. «Почему?» — попробовал он объяснить себе, но ничего не вышло. В голове, как в решете, не удерживались мысли, кроме тех, которые мучили, уничтожали, заслоняли все просветы в жизни. Представлялось, что Вандаловская и старик Зайцев теперь переживают чертовские часы и клянут его.

— Народ нам нужен, — не теплее прежнего начал директор. — Давайте в новые помещения. Теперь тепло, а на вольном воздухе будет лучше, чем в бараках.